отправился сдавать ее в библиотеку. Он снова шел по саду. Шел быстро, без палки, даже не заметив, что забыл ее в палате.

Задумавшись, Ребриков не обратил внимания на группу девушек в белых халатах, куда-то спешивших навстречу и весело переговаривающихся. Когда он поравнялся с ними и поднял глаза, он увидел, что на него бросила быстрый взгляд и, кажется, вспыхнула одна из сестер. Нет, ему не показалось… Это была Нина. Ребриков остановился. Если Долинина — она сейчас же обернется. Он ждал. Девушки удалялись белой стайкой, и ни одна из них не посмотрела назад. Нет. Конечно же ему показалось. Ему теперь повсюду видятся знакомые. Не может же быть она одновременно и в Канске и здесь. А если все-таки она?! Возможно, она не поверила, что это он. Поди узнай-ка его в этой фланелевой хламиде!

Ребриков терялся в догадках. В палате он спросил у одной из сиделок, где прежде находился госпиталь.

— В Канске целую зиму стояли. Страху за Москву натерпелись, — вздохнула та.

Больше сомнений не было.

Ночью Ребриков спал плохо. Решения являлись одно за другим. Надо пойти отыскать ее, сказать, что он рад ее видеть здесь и забыл о старых обидах.

Да, именно так. После завтрака он пойдет в канцелярию госпиталя и узнает, в каком отделении служит Долинина.

Но сразу же после завтрака Ребрикова вызвали получать обмундирование. Потом он пошел в баню. На это ушло все предобеденное время. Правда, у всех, кто мог знать, он спрашивал, где находится сестра Долинина. Но в ответ те только пожимали плечами и говорили, что такой фамилии среди персонала госпиталя не слышали.

Потом ему выдали документы. Ребриков просился в свою часть. Уже, как домой, хотелось к полюбившемуся командиру полка, к Сытнику, к старому Сергеенко. Но ему сказали, что дивизия, вероятно, ушла на пополнение и место дислокации ее неизвестно. Он не верил, спорил, доказывал, просил, но все было напрасно.

— Поедете в отдел кадров, — сказал ему писарь.

— Это еще зачем? Я в часть хочу.

— Такой общий порядок, — равнодушно пояснил тот, дыша на резиновый штамп и смачно прикладывая его к бумаге.

— Но там же тыл, а я фронтовик!

— Разберутся. У нас есть инструкция.

Сопротивление было бессмысленно. Перед ним сидел один из тех аккуратных писарей с треугольничками на петлицах и до блеска начищенными пуговичками. Такие порой значили куда больше начальников.

Единственное, чем мог досадить писарю Ребриков, пользуясь своим лейтенантским званием, это выразить пренебрежение к его личности. Он забрал предписание и вышел из комнаты, не ответив на прощальное приветствие писаря, для которого тот даже встал из-за стола.

И опять солдатская шинель с петлицами лейтенанта, пилотка на голове да вещевой мешок, ещё в окопах приспособленный вместо неудобного фанерного сундучка, составляли всю его нехитрую экипировку. Но теперь это не расстраивало, как прежде в училище. Он больше не гонялся за красивыми кожаными планшетами и парадными ремнями.

Нину он все-таки попытался повидать.

То, что её не знали по фамилии, не удивляло. Мало ли девушек в госпитале! Быстрым шагом он направился к корпусу, в сторону которого вчера удалились сестры.

Уже возле лесенки, ведущей из сада к дверям отделения, Ребриков заколебался. Он внезапно подумал о том, что если вчера она тоже узнала его, то почему же не ищет, почему не пришла? Ведь ей же это было бы куда легче сделать. А возможно, она вовсе и не хочет встречи?

Из дверей отделения выходили врачи и санитары и куда-то спешили с озабоченным видом. Ребриков задумал: «Вот если сейчас выйдет, тогда — судьба!» Но вышла сперва пожилая сиделка. Потом двое ходячих больных потащили пустой бачок на кухню. На всякий случай Володька сосчитал их за одного, но и это не помогло. Двери отворились в третий раз, и опять его ждала неудача. Тогда Ребриков легко вскинул на плечо вещевой мешок, повернулся и, не оглядываясь, зашагал к проходной будке.

В тот же вечер неторопливый пассажирский состав военного времени увозил его в сторону Волги. Весенняя ночь была тихой и теплой. Курильщики стояли в открытом тамбуре. Ребриков не курил. Он сидел на ступеньках. Темное голое поле медленно проплывало перед ним. Еще чуть серело небо за черной полосой облаков на горизонте, да кое-где вдали мелькали слабые огоньки. В соседнем вагоне пели что-то задумчивое, невеселое. И Володька, кажется впервые в жизни, почувствовал себя одиноким и забытым.

Нина не сразу поверила, что может произойти такая встреча, когда увидела парня, так похожего на Ребрикова. Неужели это был он? В первую секунду ей захотелось обернуться, окликнуть его. Но тут же она решила — если это Володька, то сам сейчас не выдержит и окликнет. Она ждала и не оборачивалась, но никто не позвал ее. А когда она, дойдя до крыльца своего отделения, оглянулась — никого уже не было видно. Возможно, она и ошиблась. Ведь бывают же в жизни двойники.

А все-таки если это он? Значит, на фронте ранен и попал в их госпиталь. Как же случилось, что она его раньше не видела?

Ночью на дежурстве в притихшей, тускло освещенной палате, уже привычно прислушиваясь к тяжелому сну и сдержанным стонам раненых, она с улыбкой припоминала. Вдруг припомнилось, как он ожидал её после занятий на Фонтанке, а потом, не говоря ни слова, доводил до дому и так же молча удалялся, хотя был отчаян-ным болтуном. Почему-то сейчас вспоминалось только хорошее. Нине теперь казалось, что она была несправедлива к Ребрикову и сама вызывала его на резкости.

Да, за этот год она многое поняла и многому научилась.

Она пойдёт к нему. Пусть он узнает, что и она на что-то способна. Если бы он знал, сколько она выходила бойцов, положение которых считалось почти безнадежным.

Нет. Она не станет ничего рассказывать. Она только найдёт его и скажет, что они должны быть друзьями. Если он захочет, она станет писать ему письма на фронт. Ведь их же тут только двое из тех, кого раскидала судьба.

День дежурства выдался хлопотный. Прибыла новая партия раненых, и отлучиться Нина не смогла.

Когда после обеда она навела справки в канцелярии, ей сообщили, что лейтенант Ребриков лежал в командирском отделении, поправился, признан годным без ограничений и сегодня выбыл из госпиталя.

Глава пятая

1

Война застала Латуница в Ленинграде.

Он не сомневался, что немедленно отправится на фронт. Для него это было совершенно естественным и даже привычным. Но случилось иначе. Полковника направили в глубокий